Андрей Матвеев - Indileto[роман в 22 уровнях]
— Три раза, — сказал Лапидус, один раз трубой и два — кирпичом.
— Ну, — проговорила Эвелина, — а ты еще удивляешься, что ты — Лапидус…
— Я не удивляюсь, — сказал Лапидус, — я не удивляюсь, — очень громко проговорил Лапидус, — я не удивляюсь! — закричал Лапидус и полез на дерево.
— Эй, — крикнула ему вслед Эвелина, — ты зачем полез?
«Не знаю», — подумал Лапидус, добираясь до первой, самой толстой ветки.
Ствол был холодным и обледенелым, но он все равно залез. Если он ее убил, то сейчас его уже ищут. Но самое главное в другом, самое главное в том, что он ее любил. Он ее очень сильно любил, с того самого момента, как она впервые вошла в класс. Так сильно, как никого и никогда. Ему было десять. Ей должно было исполниться десять.
— Смешно, — сказала Эвелина, смотря с земли на то, как Лапидус вскарабкивается на эту старую липу, — ты бы еще что–нибудь вспомнил, как тебе мороженку в пять лет не купили, вспомнишь?
«Она ничего не понимает», — подумал Лапидус, хватаясь за следующую ветку.
— Ну, конечно, — сказала Эвелина, — куда уж мне, я только и могу, что у мужиков отсасывать, слышишь, Лапидус, спускайся лучше на землю!
— Не слезу, — сказал Лапидус, добираясь до развилки. Развилка была удобная и в ней можно было сидеть.
Сидеть и ждать, пока тебя не найдут: родители, милиция, ее родители.
Не найдут и не поведут на суд.
Он ее убил и его должны судить.
— Дурак, — сказала Эвелина, — ты совсем не о том думаешь, скоро рассветет, Лапидус, и пора отсюда ноги делать, я тебя вытащила из этого гадюшника, но что будет дальше?
Лапидус сидел в развилке дерева и смотрел на пробивающиеся сквозь еще юную июньскую листву звезды. Белесые, июньские, с давно забытыми названиями.
Тогда звезд не было, небо было в тучах и дул сильный ветер. Лапидус тер замерзшие уши и ждал, когда за ним придут.
— Эй, — сказала ему Эвелина, — ну и чего ты так расстраиваешься? Ты что, ее на самом деле убил?
«Нет, конечно…, — подумал Лапидус. — Я тогда только думал, что я ее убил, и мне было страшно, на самом деле она пробила себе голову, когда я ее толкнул и она упала, упала и ударилась, ударилась и пробила себе голову, пробила себе голову и потекла кровь…»
— Кровь, — сказала Эвелина, — ты там весь поцарапаешься, Лапидус, и будешь в крови, что мне тогда с тобой делать?
«А ведь я мог замерзнуть, — подумал Лапидус, — я мог замерзнуть и потерять сознание. Упасть с дерева и разбиться. Она разбилась в классе, я — упав с дерева. Она умерла, и я тоже умер. И нас похоронили бы вместе, на пригорке, под этим самым деревом…»
— Ты несешь полный бред, Лапидус! — сказала Эвелина, — Давай, спускайся!
— Не слезу, — ответил Лапидус.
— Давай, спускайся! — опять повторила мать, стоя под деревом. В руках у нее был его портфель и его шапка. — Спускайся, совсем замерзнешь!
— Не слезу, — опять сказал Лапидус, и начал карабкаться еще выше.
— Ты безумен, — сказала Эвелина, — хочешь, я тебе что–то покажу?
— Эй, — сказала мать, — ты меня слышишь?
— Слышу, — сказал Лапидус, и добавил: — Я боюсь…
— Чего? — спросила мать.
— Знаешь, — сказала Эвелина, — что будет, если ты сейчас упадешь?
— Что с ней? — спросил Лапидус.
— Ты упадешь и разобьешься, — продолжила Эвелина, — и тогда мне придется вызывать скорую, а она будет долго ехать, и ты будешь валяться под деревом и стонать от боли…
— Что с ней? — снова спросил Лапидус.
— Спускайся! — сказала мать.
— Не буду, — сказал Лапидус и расцепил руки.
Сугроб был глубоким, трава — мягкой.
— Господи, — сказала Эвелина, — он все же прыгнул!
— Дурак, — сказала мать, — зачем ты туда полез!
Лапидус опять лежал на спине и смотрел на звезды
— Больно? — спросила Эвелина.
— Что с ней? — вновь спросил Лапидус.
— С ней все нормально, — сказала мать, — ей перебинтовали голову и с ней все нормально. А с тобой вот — нет, ты уже третий час на морозе без шапки…
— Ну и что, — сказал Лапидус, — мне не холодно и не больно, мне никак, я какой–то пустой изнутри, она жива?
— Она жива, — сказала мать, — с ней все нормально и она жива, нам надо пойти к ней домой и ты должен извиниться.
— Я не пойду, — сказал Лапидус.
— Почему? — спросила мать.
— Я боюсь, — очень тихо проговорил Лапидус и опять заплакал.
— Ты можешь встать? — спросила Эвелина.
— Могу, — сказал Лапидус, продолжая лежать на спине.
— Вставай, — сказала Эвелина. — уже почти три, тебе надо исчезнуть, я не знаю, где мне тебя спрятать…
— Пойдем, — сказала мать, — это надо, нам надо прийти к ним домой и ты должен извиниться, иначе это просто неприлично…
— Я так хорошо сидел на дереве, — сказал Лапидус.
— Ты упал с дерева, — сказала Эвелина, — тебе надо встать и надо пойти, пойти и исчезнуть, раствориться…
— Где? — спросил Лапидус.
— У них дома, — сказала мать, — они ждут нас у них дома, надень шапку! Ну!
Лапидус послушно надел шапку и пошел вслед за Эвелиной.
— Больно? — опять спросила она.
— Нет, — ответил Лапидус и подумал о том, что только он один знает, как ему больно на самом деле.
— Есть хочешь? — спросила мать.
— Нет, — ответил Лапидус, — я ничего не хочу, я хочу исчезнуть и раствориться!
— Три часа, — сказала Эвелина, — уже ровно три часа ночи, через пять часов все действительно закончится, Лапидус!
— Чем? — ответил он, ковыляя вслед за ней к выходу из парка.
— Он больше не будет, — сказала мать, протягивая ее родителям коробку конфет. Конфеты она достала из сумки — купила заранее, перед тем. как искать Лапидуса, купила и положила в сумку. Лапидус сидел на дереве и думал, что он ее убил. Она была дома с забинтованной головой, лежала в постели и пила чай. Сейчас будет пить чай с конфетами. Шоколадные конфеты в два ряда. Каждая — в отдельной серебристой бумажке. Лапидус запомнил эти конфеты на всю жизнь.
— Чем? — снова спросил Лапидус.
— Помолчи, — сказала Эвелина, — я думаю.
— Он больше не будет, — снова сказала мать, — ну–ка, скажи сам!
Лапидус смотрел на ее родителей и на нее, она лежала в кровати и улыбалась Лапидусу, ее голова была перебинтована, но она не выглядела несчастной, несчастным был Лапидус, который просидел три часа на морозе на дереве, холодным мартовским вечером, под тугими порывами ветра.
— Мы пойдем, — сказала мать, — он действительно больше не будет!
— Знаешь, — сказала Эвелина, — тебе надо просто пересидеть эти пять часов, добраться до этого своего приятеля и затаиться, пять часов пройдут, и все станет по другому…
— Как? — спросил Лапидус.
— Я тебе дам свой телефон, — продолжила Эвелина, — ты мне позвонишь и приедешь…
— Когда? — спросил Лапидус.
— Когда все будет по другому, — сказала Эвелина, — когда–нибудь… Когда–нибудь ты позвонишь и приедешь, и тогда мы с тобой действительно займемся любовью.
— Зачем? — спросил Лапидус.
— А ты не хочешь? — спросила Эвелина, все так же идя впереди Лапидуса к выходу из парка.
— Не знаю, — ответил Лапидус.
— Что — не знаешь? — переспросила мать.
— Не знаю, — опять сказал Лапидус, спускаясь вслед за ней по лестнице.
— То есть, — уточнила мать, — ты не знаешь, будешь ли ты еще или не будешь?
— Не буду, — сказал Лапидус, — я больше никогда ничего не буду.
— Ну и глупо, — сказала мать, — ты ведь не хотел этого…
— Не хотел, — сказал Лапидус.
— Ну и зря, — сказала Эвелина, — я‑то думала, что там действительно что–то было…
— Ничего, — сказал Лапидус, — там ничего не было, она осталась жива, а я три часа проторчал на дереве…
— Ты и сейчас сидел на дереве, — сказала Эвелина, — только не три часа, намного меньше…
— Меньше, — согласился Лапидус, — а сколько?
— Минут двадцать, — сказала Эвелина, — хотя может, и больше, я не смотрела на часы…
— Двадцать минут, — пробормотал Лапидус, — всего двадцать минут…
— Ты знаешь, куда тебе идти? — спросила Эвелина.
— Знаю, — сказал Лапидус, смотря на петляющий спуск к реке.
— А как ты пойдешь, по берегу?
— Я поплыву, — сказал Лапидус, и отчего–то добавил: — На лодке!
— Ну что, — сказала мать, когда они оказались дома, — есть будешь?
— Не буду! — ответил Лапидус, понимая, что отныне в его жизни все будет не так, как до этого дня.
— Телефон, — сказала Эвелина, — как ты меня найдешь?
— Найду, — сказал Лапидус, прыгая в лодку. Чью–то чужую лодку, привязанную возле маленькой пристани, что находилась в самом низу спуска, петляющего к реке.
— Береги себя, Лапидус, — сказала Эвелина.
Лапидус отвязал лодку и оттолкнулся от берега.
